Отправлено: 19.06.09 16:04. Заголовок: О лётчиках...

Лично меня,тронуло до глубины...
Думаю,вам тоже понравится.



Алексей Вульфов
Размышления
о летчиках

Светлой памяти дорогого
Бориса Федоровича Сударева

От автора. Со времени написания этих заметок прошло три года. Кое-что с тех пор изменилось...
Я много и интересно полетал, грех жаловаться. Будучи вписанным в полетные задания вместе с экипажами, “освоил” все типы ныне летающих гражданских самолетов — от Ил-14 (представьте себе!) до Ту-204. Авиация неожиданно стала одной из путеводных звезд, тем, за что переживаешь не понарошку.
Я был совершенно очарован, когда делал эти наброски. Поэтому и готов представить их публике.
Попав в среду летчиков, где и мечтать не мог оказаться, я не столько не знал, сколько не помнил о призраке беды. Блаженная неизвестность очередных предстоящих полетов и фантастический их калейдоскоп продолжались себе, словно счастливые детские сны, пока не случилось тяжкое несчастье: катастрофа на Шпицбергене вместе с другими жизнями унесла самого близкого авиационного друга, старшего товарища, дорогого моего Федорыча.
Он был светлым, открытым, редкостно обаятельным, добрейшим человеком. Он был из тех, кто самим своим присутствием на свете помогал окружающему бытию. Его любили, уважали все — а это уникально для жесткой летной среды. Под его влиянием (и тем более с ним!) летать было празднично и безмятежно. По всем канонам с ним ничего не могло случиться. Однако вот случилось...
Я был во Внуково, когда хоронили экипаж.
В факте гибели Федорыча усмотрелось смещение важнейших жизненных понятий и устоев.
К катастрофам нельзя привыкать, это очень опасно. А сегодня на моих глазах одна огромная катастрофа под аккомпанемент отчужденно-вежливых голосов телеведущих поглощает российский воздушный флот — священное, бесспорное достояние всей нашей истории.
Я начал понимать, что причины горького явления, когда рожденные летать превращаются в рожденных ползать, увы, очень глубоки — они в нравственном увядании всеобщем. В молодых летчиках, поторговывающих ширпотребом или, куда хуже, готовых убить себя и людей за стопку долларов, я начал различать горькие симптомы явного кризиса самой человеческой породы.
Ненавижу свой век за Иркутск, Междуреченск, Заир и мн.др. ( впрочем, топонимы-то, конечно, ни при чем...). Нет этому оправдания.
Презираю свой век за полунищих стариков в выцветших летных куртках, бывших аэрофлотовских асов, получающих на склоне лет тристарублевую пенсию. Нечего говорить, что они — легенда, о любом книгу пиши — не ошибешься; но к тому же поверьте, сограждане — каждый из них за свои летные полвека спас от гибели хотя бы одну живую душу, а на самом деле, конечно, больше, ведь летчики гораздо чаще спасают, чем убивают. И вот сих великих стариков подло ограбили и вышвырнули на обочину жизни, когда их мужество и талант уже не нужны.
Нельзя смотреть на этих глуховатых гномиков (а все равно — подвижных, смешливых, сильных), как они во внуковской булочной скрупулезно считают перед кассой мелочь, наконец, опустив на блюдце монеты, произносят серьезно, внятно, как доклад: “Три полсотни, печенье!”
Достояние нации...
Я очень жалею и самолетики наши, которые едва летают. Они нынче разноцветные, словно попугаи, и этим напоминают густо накрасившихся престарелых дам... Наверное, они потому продолжают летать, что у самолетов, как у людей, велика сила привычки. Самолеты хотят летать не меньше людей.
Еще ненавижу наш век за то, что парни, стремящиеся в авиацию, не могут закончить летное училище, отлетать программу из-за того, что нет денег на топливо.
Не принимаю и ненавижу современные финансовые законы, объявленные “неизбежными” и “единственно возможными”, из-за которых погибает все лучшее на нашей земле. А летчики, авиация — это, несомненно, из области лучшего.
С гневом и чисто авиационной непримиримостью отрину любые попытки самых логичных объяснений происходящего, на которые горазды иные “экономисты”-доброхоты, герои телевизионного ящика — потому что я слышал эти рыдания, и как раздалась в едином вакууме горя команда “На кра-ул!”, и как парадные сапоги почетного караула впереди процессии ударили по асфальту...
“Все это эмоции”,- скажут доброхоты. Да, они не любят эмоций.
Прямое проникновение мещанства, торжествующей заурядности и тем более криминала в сферу Высокого убийственно, ибо Высокое, в силу высоты своей, беззащитно от такого зла.
Приторговывающий летчик — это приговор государству, общественному устройству, породившему подобное. Летчик — это тот, кто летает, — и все. Потому что это значит очень много.
Ведь работа летчика действительно для избранных по целому ряду свойств; для способных набирать проходные баллы на ежедневном экзамене летной судьбы... Так было, так будет, пока человек на летательном аппарате поднимается в небо, становясь на грань заповедей Божьих. Пока в кабине пилотов будет находиться при исполнении служебных обязанностей человек в белой рубахе с погонами.
И еще всегда будет красота полета и Земли сверху. Потому работа летчика вечно прекрасна, и разговор о ней вечен.
Хочется, чтобы у читателя создалось светлое впечатление об этих людях и их профессии. “Размышления” прочитали многие почтенные пилоты, и все они всерьез пожурили только одно — недостаточно критичное отношение автора к летной среде. “Нас надо было сильнее ругать”, — сетовал влюбленный в мир авиации Федорыч, и целые раскаты гордости слышались в слове “нас”...
Я благодарю всем сердцем внуковскую семью, принявшую меня, и очень рад, что довелось нам и, дай Бог, доведется впредь дружить и летать.

Вообще-то летчиков гражданского флота правильнее называть пилотами. Но я предпочитаю называть их именно летчиками, это слово лично мне почему-то ближе. Пилот в моем воображении — это кто-то улыбающийся белозубо, в форменном кителе, галстуке, безупречной рубахе, с белым платочком, выглядывающим из кармана. Летчик — это тот, кто летает ... Разумеется, сие соображение отнюдь не претендует на безусловную истинность, как, впрочем, и все последующие соображения.

Мне посчастливилось быть знакомым с летчиками и их трудом не только понаслышке. Что-то читал про все это и раньше, смотрел фильмы, слушал песни, клеил модели, ездил в аэропорт. Интересовался. Последнее время, полетав с экипажами, стал чаще и чаще задумываться о летном труде.
Авиация стала существенной темой разговоров за семейным столом, с друзьями, самого с собой ...
Почему ?

Жизнь летчика необыкновенна. Это люди экстремального существования. Их бытие особенное, исключительное, почти неправдоподобное. Нет, дело не в риске — летчик гражданского флота не имеет права на добровольный риск, за это наказывают или выгоняют. Дело в некоем общем образе профессии и сопутствующих ей явлениях.
Риск, конечно есть. Статистика отказов и так называемых АП (авиационных происшествий — в авиации все, что можно, сокращено, сплошные МСРП, МПУ, АДП, РД и мн. др.) распространяется не только на авиатехнику. Последние годы возросла степень и наземного риска — “рыночного”, так сказать. Риска из-за опаснейших врагов авиации — безответственности, беспечности и, вдобавок, всепоглощающего криминала. Обидный риск.
Когда капитан тащит на себе ночью мешок денег, чтобы расплатиться за керосин, или однажды слышит в телефонной трубке: “Командир, возьми тонну груза на Норильск, а не то ... ”
Прочего риска тоже хватает. Один человек учился на бортинженера. Учился, учился. А потом, когда начали на тренажере отрабатывать действия при возможных отказах, однажды спросил во всеуслышание: “Так ведь убиться же можно ?!” Ему говорят: “Да. А Вы что, не в курсе?” Он водителем трапа сейчас работает.
Можно убиться. Запросто.
Это, наверное, одно из свойств всеобщего летного равенства, во всем мире. Ибо земля одинаково тверда для межконтинентального Боинга-747 и нашенского Ан-2, везущего трех старушек, командировочного, двух трактористов и козу из Макарьева в Тимошино...
...Говорят, что нелеп вопрос: “Какое самое главное качество летчика?” А я бы попытался ответить: профессионализм.

Толстой говорил, что большинство дурных человеческих поступков совершается по глупости. Обыкновенной глупости, то есть из-за недостатка природного ума.
По-моему, в истории гражданской авиации много людей и машин убито по той самой глупости.
В ивановской, первой иркутской, междуреченской катастрофах в кабине находились по всем кадровым документам настоящие профессионалы...
Летчик должен читать художественную литературу, слушать классику и иногда даже ходить в картинную галерею. Как, собственно, всякий нормальный человек.
Запальчивое утверждение?
И действительно — чем может помочь прочтение романа в стихах “Евгений Онегин” человеку, у которого полжизни под ногами нет ничего, — вся опора его судьбы заключается в воплощении теории подъемной силы и тяге двигателей, которых в кабине современного лайнера и не слышно вовсе — только воздух снаружи журчит, и все время шипит что-то...

Мне представляется работа летчиков самым романтичным явлением из всех, встреченных в жизни. В чем там романтика ? Не знаю, как и сказать.
... Популярная, но странная для меня строчка песни: “Главная у летчика мечта — высота”. Зачем о ней мечтать ему, пока он не на пенсии ?
Вот в бардовской песне, сочиненной новосибирскими летчиками К.Антиповым и В.Захаровым, точнее — в профессиональной частушке, сказано:
Мы набрали шесть шестьсот,
Подключай автопилот,
Сам летает самолет —
Ну и пусть себе летит.
В чем романтика-то ?

А меня самого что в самолет тянет ? Что мне дома не сидится?
Полеты по внешним признакам похожи, даже однообразны. Окончится наземное безобразие, закроют двери-люки, трап отойдет, инженер замком кабинной двери щелкнет, набросит гарнитуру* — и понеслась.
Одно и то же предполетное выступление перед аудиторией командира корабля: “Внимание, экипаж, выполняем рейс такой-то туда-то...” “Экипаж, выруливаем!”.“Тормоза проверяем сле-ева.., спра-ава... Контроль по карте !” Одна и та же проверочная карта — знаменитая “молитва”. Магнитофон все пишет — за летчиком вообще наблюдает глаз и механизмов больше, чем в свое время за советскими людьми сотрудников КГБ.

Раньше, до “рынка”, летчики честной элитой были, приличные деньги не зря получали, на “Жигулях” ездили, девушек в столичные рестораны водили. А сейчас иной недоросток в ларьке-”комке” больше зарабатывает. Налетывают ребята по 15 часов в месяц — прямо хобби, а не профессия получается. А все рвутся летать, и по-прежнему иные рыдают, когда списываются.
“Двести! двести двадцать! рубеж! продолжаем взлет! Подъем! безопасная! шасси убрать! фары выключить-убрать! закрылки пятнадцать! влево на курс 320!” Земля внизу ,подрагивая, идет — и пропадает: вошли в облака и в очередной раз, пробив их, узнали, что там, наверху, солнце, небо, звезды и все прочее не такое, как видится на земле, там все особенное и феерически-необыкновенное. Там ведь Боги живут ...
А в кабине все обыкновенно, если там все исправно работает. Не фанат авиации через час изведется весь, зазевает и постепенно задастся глубокомысленным вопросом: “А за что, собственно, им платят такие деньги ?”.

“85632, Москва-контроль, следуйте 10600, выход доложите”.
“10600, выход доложим, 632”.
“Speedbird 410, Moscow Control, descend 6600 metres”.
“Descending 6600 metres Speedbird 410”.
“86667, Москва-контроль, номер вашего рейса подскажите, пожалуйста”.
“Рейс 661, Домодедово-Ташкент, 86667”.
“Спасибо, понял, 667”.
И так весь полет будет говорить динамик под потолком кабины. Лишь позывной будет меняться с умопомрачительной скоростью. Только что, вроде, с Пензой общались, не успели курицу съесть — а вот уже и “работайте Уральск-контроль 125 запятая 8”. Романтика, нет ?

Авиационный радиообмен — не музыка ли это ?
Во всяком случае — ритм.
Любого способен заворожить этот профессиональный скупой вежливый разговор (точнее — скороговорка) серьезных мужчин, которым все на свете трын-трава. Этот спрессованный набор слов, цифр и географических точек, исполненный необъяснимо обаятельной точности.
Радиообмен “Земля-воздух” — одно из свойств всеобщего летного равенства.
“Пускай мне позавидуют поэты,
Когда я поднимаюсь над землей”, — пишет новосибирский бард-летчик в своей лирической песне.
Очень похожи и аэродромы. Одна и та же геометрия огней и пустынных бетонных дорог. Торчащие хвосты. Всполохи проблесковых огней на рулежках. Разбитные люди у трапа и под плоскостями в робах.
Похаживающая “безопасность”. Урчание заправщика. Старушки-уборщицы. Дежурные по посадке с радиостанцией на плечике, кутаются в служебное пальто, бедные женщины — вечно один на один с пассажиром, на нервах и на ветру: “Счастливого полета, мальчики !” “И вам счастливо оставаться “! — четыре улыбающиеся физиономии, четыре головы в наушниках в ответ.
Бардак, неразбериха тоже везде поразительно одинаковы в бывшем Союзе на земле аэродромов.
А вот воздух и цвет неба на очередной мимолетно встреченной земле очень разные. И особенно чувствуешь эту разницу, когда после полета едешь на “Икарусе” из порта домой. Вернешься вот из плюс двадцати в минус двадцать...

Человеком, способным заниматься летным трудом, нужно родиться. Это для меня очевидно теперь окончательно. Нужно иметь набор вполне определенных свойств души от рождения, чтобы суметь этим заниматься. Прочий человек летчиком не станет — это будет исключено по определению.
Психологи называют определенный тип людей гипертимными личностями. Которым все на свете трын-трава. Такого трудно чем-либо сильно удивить или поколебать, заставить воскликнуть...
Человек, который часто и глубоко поражается, пылко впечатляется, переживает все, мало вообразим мною в тесном мире кабины, где отовсюду глядят в глаза надписи: “Тушение пожара”. “Опасные обороты стартера”. “Аварийный выпуск”. “Канат для аварийного покидания” и т.д.
Однако прелесть летной среды, замечено мной, как раз не в том, что это какие-то мастодонты в синих фуражках, страдающие от бремени собственного достоинства и изобилия сил, а в основном веселые, подвижные, светлые люди. Может быть, лишь какая-то особенная внимательность и пристальность, которые всегда, в любой ситуации готов выразить взгляд летчика, какая-то постоянная готовность к восприятию серьезного в его глазах то и дело напоминают собеседнику о том, как этот человек работает ...
Самолеты тоже внешне похожи один на другой. А ведут себя в небе каждый по-своему. Порой — норовисто.
Летчики говорят о самолетах в женском роде. У мужчин это знак высшего почтения к технике.
“Она у меня в тангаже как начнет вытворять!”
“Я штурвал выволок на себя, а она — прямо ни в какую, прилипла к земле, и все тут !”.
“Какая машина? 622-я? Лапочка !”.
Судьбы летчиков и самолетов, пожалуй, весьма близки. Тоже — похожи друг на друга ...

Полет ведь статичен. Особенно на приличных высотах.
Когда болтанки нет.
Легонько только подрагивает самолет и порой будто привстанет-присядет на своей небесной опоре.
Колоссально все вокруг него. Даже слепая ночь в полете, гигантская чернота, грандиозна, хотя вроде и свойства никаких не имеет — звезды, месяц не всегда видны за самыми верхними перистыми облаками. Динамик нет-нет буркнет, инженер зевнет на всю кабину — и опять парадоксальная на такой скорости неподвижность во всем. Командир полностью погружен в прочтение принесенной вторым пилотом книги о бандите Сэме, которого ловят и ловят ... История Сэма динамично развивается над пропавшим в снегах поселком газовиков — с высоты он покажется слабой-слабой лампочкой, одиноко движущейся в сплошном вселенском мраке.
“Над спящим миром летчик
Уходит в облака” — написал Борис Пастернак.
Экипаж уже все обсудил из волнующего, эмоции выплеснуты, бортпитание давно съедено, сонные стюардессы снесли подносы.
Четыре словно влитых затылка. Полумрак, циферблаты. Воздух упруго журчит.
“Напишут тоже”, — недовольно пробурчит командир (нигилист!), сунет книгу про Сэма штурману; тот, не сказав ни слова, сунет ее в портфель командира. Триста пятьдесят километров до порта назначения. Командир наденет гарнитуру, аристократически расположит челюсть на пальцах (мыслитель!), и через сотни ледяных верст понесется к нему с земли, которой, кажется, в такой час, и вовсе не существует, милый девичий голос: “... АТИС, информация Браво. Закрыт чисткой полосы до два-два-ноль-ноль по Гринвичу , без изменений...”

... И все бы это было занимательно и очень даже смешно порой, если бы не присутствие сзади, за кабинной дверью, сотни-другой дремлющих людей, периодически поглядывающих на часы и думающих : “Поскорей бы прилететь домой ...”

А уж смеху в авиации хоть отбавляй.
“Без этого”, — сказал один почтенный штурман, — “здесь работать нельзя”.
Экипаж готовится на Надым. Командир “взял погоду” и вышел в коридор покурить. Пробегает мимо прилетевший приятель:”Борь, куда собрался?”. “Надым, карательный рейс” (вылет в 3.15 ночи). “Слушай, что бы такого попросить тебя привезти оттуда ?” “А что оттуда привезешь?” “Слушай, Борь, привези мне оттуда ... нефти!”.
В авиации принято отвечать, не моргнув глазом. В любых случаях найтись.
Первый полет мой с экипажем был в Новый Уренгой. Прилетели ночью, сугробы — по крышу аэровокзала, мерзлая тишина, на границе поля — стена снега, возведенная бульдозерами. Бог знает где очутился ...
По первости я плохо различил на заходе позывной “Уренгой, вышка”. Говорю капитану, с которым быстро топаем на АДП по нарядно подсвеченному снегу поля, зябнем на таком ветру, какой бывает только на аэродромах:
— Я не различил по радиосвязи позывной — куда прилетели.
Не моргнув глазом, он в ответ:
— Алексей, сейчас к аэровокзалу подойдем, на нем написано, узнаем, куда прилетели !
Молодой штурман при выполнении сложной схемы захода на посадку кричит на всю кабину: “Курс 320!” “Курс 15!” “Курс 148!” Командир молчал-молчал, а потом говорит: “Слушай, ты можешь по-человечески сказать — вправо или влево?”
Летчики посмеиваются друг над другом, это принято, но всегда по-хорошему, без обид: самолюбие у этаких серьезных мужчин вполне развито.
Подтрунивание (происходящее постоянно) как правило касается допущенных ошибок в профессиональном труде, а также роста, комплекции, типичных для данного субъекта свойств алкогольного опьянения, национальности, некоторых вопросов интимной жизни ...
Нормальные отношения мужиков .
А вообще авиация — жесткий и грубый мир. Ступил в него — не жалуйся.
Все друг про друга — по фамилии. И друг другу все прямо в глаза рубят; приятно, не приятно — не волнует.
Абсолютно не способны, по-моему, на обман, изворотливость и дипломатию любого типа. Простодушны, откровенны, как дети.
Летчики — это вообще, по-моему, дети.
Пожизненно.

Прихожу как-то за дочкой в детский сад, в старшую группу. Засмотрелся на деток. Стою и думаю — что же все это зрелище мне напоминает ? Что-то внешне не похожее, а по сути, по общему настрою — ну ужасно знакомое.
Батюшки, да ведь вся эта детсадовская группа, эти все за столиками с кружкой молока и за кубиками, в штанишках и рубашечках, сорванцы эдакие, шалуны с глазками выразительнейшими — да ведь это же наш Второй летный отряд, помолодевший лет на тридцать-сорок-пятьдесят !

Стою в порту в летном комплексе, на лесенке курю.
Вдруг из коридора вышел парнишка, на вид первоклассник. Стоит, сосредоточенно разворачивает шоколадку. То ли маму-стюардессу ждет, то ли папу-летчика — когда там сердитые дяди разбор закончат ?
Поднимается по лесенке здоровенный седой летун — золотые зубы блестят, морщины — как бороной лицо исчерчено, кряжистый, краснолицый, начищенные ботинки скрипят, кашлянет — как выстрелит. Сразу видно по облику — не одно летное ЧП позади. Угрюм, неприступен: возносится, а не всходит по ступенькам. Увидел ребенка — морщины, зубное золото, складки страшного лица симметрично, по сторонам — в улыбку:
— Откуда ты, маленький ? — прохрипел (многие летчики хрипловаты — сказывается пол-жизни без достаточно влажного воздуха). — А ? Мама тебя привела ?
Склонив седую голову, легонько, как мог, провел бугристой лапой по детскому затылку, медленно разогнулся, ушел, улыбку не убирая.
Вышел покурить какой-то второй пилот. Долго и печально глядел на ребенка.
— Дитя “Аэрофлота”, — наконец вымолвил.
А сами-то — как дети ...

Руководства, наставления, инструкции (пуды неохватные) тоже для всех них одинаковы. Это еще одно из свойств всеобщего летного равенства.
“Пора или не пора закрылки на двадцать восемь?” — томится второй пилот, вцепившись в штурвал и косясь на помалкивающего капитана. И точно так же томится какой-нибудь заместитель директора департамента воздушного транспорта, слегка стесняясь в такие минуты на высоте четыреста метров своих генеральских погон.
Полетает он, всласть потаскает штурвал, поматерится и побалагурит на равных в штурманской, всех назовет на ты (не в кабинете!), а кое-кто и к нему так же обратится. Вернется домой сияющий и пахнущий самолетом: дома все рады, все спокойны — сегодня наш папа добрый, папа летал.
Папа снимет китель, церемонно вытащит из дипломата и протянет жене гостинец, привезенный из дальних краев. Потом мирно выпьет рюмку коньяка, усядется в белоснежной рубахе за семейный стол и станет рассказывать — где бывал, что видал ...
Как все летчики мира.

В летном труде есть свой азарт. Прелесть его в том, что это азарт на пользу, основанный на умении и потому не бесшабашный, как азарт подкидного “дурака” или рулетки. Не азарт безделья или потехи, а азарт мастерства.
— ВПР, между прочим ...
— Вижу, вижу полосу.
— Решение ?
— Садимся, полоса по курсу !

Один командир ИЛ-86 (летчик такой, что будь он музыкантом — Бетховен был бы!) поразил меня какой-то особенной вежливостью и приветливостью за штурвалом. Прямо не летчик, а нэпман-галантерейщик. Руки маленькие, аккуратные, складный, лысоватый, рот до ушей, сама обходительность. Уникум.
Заходим из Минвод в марте при сильнейшем боковом ветре. Я даже не подозревал, что огромного “баклажана” может так мотать. Словно кто-то подбрасывает его на гигантской ладони, как мячик.
Употевший бортинженер работает РУДами*, словно штангой ручной дрезины. Скорость скачет, как помешанная. Сзади 350 душ ровно по ведомости. Это еще 1993 год был — летали.
Боком прошли ближний привод, горизонт качается, как вода в посудине. Второй летчик справа злобно на полосу глядит, словно на толпу хулиганов, и приговаривает: “Низковато идем... Ох, низковато.” Бортинженер гимнастику прекратил и кособоко замер. Штурман рычит: “Решение ?!”
И тут — улыбка командира, буквально озарившая кабину. Улыбка галантерейщика, заметившего покупателя:
— Садимся, дорогие друзья ! (цитируется дословно).
Его аккуратные ладони (по-моему, никогда не общавшиеся со слесарным инструментом) как-то так крутанули штурвал, я бы сказал — движением опытного дантиста, и мы сели, как ни в чем не бывало. Разлет огромных тонн налег на землю ...
Реверс отгремел, свернули с полосы. Все присутствующие обтерлись носовыми платками — хоть выжимай.
— Ну, мастера ! — все приговаривал красный, как морковь, бортинженер, пока рулили.
— Ну и чудненько, — сказал командир на стоянке.
Только вышел я на трап, как кепку с головы сорвало и ух как понесло по полю ...

Он перед полетом заботливо так со мной толковал: “Что же вам таким рейсом неинтересным начальство предложило лететь ? Вот если бы в Новосибирске с нами побегали, помучились или на Сахалин слетали, а эта Минвода — трамвайный маршрут, знаете ли, он у нас легким считается. Одно хорошо — яблочек, может быть, приличных там возьмете, их бабушки прямо у трапа станут продавать”. И заулыбался лучезарно.
Самолет все же не трамвай. На заходе интенсивно решали, куда драпать, если скорость ветра превысит дозволенный инструкциями предел — в Пулково или в Домодедово ? Или покружить, подождать, пока порыв пройдет ?
86097 машина была. Я помню все бортовые номера, на которых хоть раз летал. Самолеты, как людей, запоминаешь.
... Когда подходили к Минеральным Водам, вдали нарисовался из дымки Эльбрус. Смешной такой — будто сахарная голова в острой шапке взяла и высунулась над столом земли.
К яблокам мои почему-то равнодушно отнеслись, а вот рассказ о том, что сегодня повидался с Эльбрусом, очень понравился. Вся коммуналка живо интересовалась — какой он ...
Потому что с неба все не так, как с земли. Особенно, когда смотришь вперед, а не вбок.
Пускай мне тоже поэты завидуют !

Прелесть кино в том, что там за секунды можно выразить то, на что в литературе целые страницы потребуются.
Поди вот, опиши действо в кабине при заходе на посадку. Если заход трудный, действо это все равно, при всей своей романтике, выглядит очень напряженным, тревожным. Можно понервничать.
В кино будут видны движения рук в кабине, переговоры, звонки, приближающаяся полоса — живая динамика. И самое главное — лица, глаза летчиков, которые больше расскажут обо всем, чем любые слова.
Я показал своему другу-кинорежиссеру видеоролик, снятый в полете на остров Шпицберген. Заход туда — будьте любезны (что-то от пробежки с повязкой на глазах по натянутому канату). Ролик час с лишним длился.
Мой друг глядел, не отрываясь. На последних кадрах, когда командир оборачивается к экипажу (крупный план) и говорит что-то вроде “Ну ладно, приехали” ... , кинорежиссер как воскликнет:
— Смотри, смотри ! Он же постарел !

Молва гласит, что летчики много пьют. Мне не показалось, что летчики пьют больше, чем прочее несчастное население. Но, безусловно, пьют, и весьма регулярно. Некоторые спиваются из-за этого.
Я долго не мог понять — почему ? Только от знаменитой генетической традиции советского человека, от экстремальности летной жизни ? Но ведь летчики сильны духом, как правило очень семейственны, рациональны, прагматичны, очень заняты (очень заняты — три четверти жизни проходит в профессии). Да и здоровье беречь им надобно, ибо, по-моему, самый страшный враг российского летчика — не турбулентность при ясном небе или даже гроза, а врачебная комиссия, ВЛЭК, инстанция, по всяким мелочам искорежившая сотни судеб, выбросившая на улицу многих людей, которые могли бы долечиться и летать, но после такого уж точно спились ... ВЛЭК — известный инструмент и для расправы начальства над неугодными.
Нормальный летчик не станет и не сможет пить без рассудка. Точно не станет.
А бывает, что пьют летчики потому, что стрессы сие зелье отлично снимает, а также солнечную радиацию изгоняет хоть частично из тела. Заодно уж.
На 11100 метрах мерили счетчиком — 370 м/ рентген в час (больше!). Вот так-то, дорогие друзья! И это ночью.
Радиация незаметно жжет летчика в каждом полете, которые так похожи один на другой ...
До недавних пор за одно упоминание о наличии явления солнечной радиации бугаевские службисты летчика сразу выгоняли.
“Радиация — в капстранах! У нас радиации не бывает !”

Так в чем же романтика ?

Многие пассажиры побаиваются летать (думаю, большинство). Опора земли кое-что для человека все же значит. Пугает и вид самолета вблизи — бугры железа, надписи, флажки, колеса шасси, дух керосиновый, россыпи заклепок, свист ВСУ. Все это кажется громоздящимся, устремленным, каким-то запредельным для воспринятия. Особенный запах салона. Ремни, аварийные выходы, опущенные спинки кресел. “Неужели все это сейчас поднимется в воздух и полетит ?”. Так рассуждал когда-то и я, пока летал просто пассажиром.
Теперь самолет кажется в рейсе близким существом, хоть он и непредсказуем (особенно в нынешние времена). Вот что я имею в виду.
В дальнем рейсе самолет — пристанище. Залетишь куда-нибудь на Север, ходишь по аэродрому — замерзнешь, все кругом чужие, от всех ты зависишь, во всем какая-то неопределенность. Никому ты там не нужен. Всегда немного тревожно бывает на чужой земле, даже если ты хорошо проводишь на ней время (например, любуешься на Восточно-Сибирское море в Певеке). О наземных сугубо авиационных проблемах я уж молчу.
А самолет — вот он, твой, стоит, приветливо светится ряд его окон, мирно горят габариты — красный и зеленый, красив он необыкновенно над снегом, подсвеченный аэродромными лампами. Маленькая планета на отдаленной, угрюмой земле...
И просишь свой самолет: “Миленький, хороший, не подведи, убереги”.
Зайдешь в кабину, заиндевелый весь, снимешь аккуратно пальто. Тепло, лампочки горят-мигают, приборы подсвечены. Командир уже в наушниках.
Местная девушка наговаривает погоду тоненьким голоском, трогательно.
Вот уж действительно как дома.

Ах, во сколько краев самолет привозил и привозит жизнь !
Привозит частицу Большого Мира.

Отношения летчика с мирозданием весьма своеобразны. Он постигает его как бы спрессованно, конспективно: мир для него не так уж велик. Летчик мыслит континентально. До мелочей ли ему жизни, из которых она, тем не менее, в основном и состоит?
У летчика все в бытии быстро. Практически все. И стареет он тоже быстро, пенсионер в сорок пять лет.
Люди в авиации, а летчики — тем более, есть клан. Летчик и без формы узнаваем.
Внешне — частенько с искусственными зубами, разговором немного в нос и хрипотцой, седой года в 32 (запросто!), аккуратный, подтянутый, курящий, нередко краснолицый. Впрочем, все это не обязательно, здесь не обобщишь.
Внутренне — перечень куда ...

 Отправлено: 19.06.09 16:04. Заголовок: О лётчиках...

... длиннее. Я об этом, собственно, сейчас и размышляю.
Характерные моменты в бытовой речи: “Когда рассчитываешь?” “Полсотни”. “Сейчас вот этот автобус вырулит” и т.д.
Профили лица типические — будь я художником, запросто набросал бы 5-6 таких профилей. Описывать их трудно, а вот увидишь и сразу скажешь — “типичный летчик”.
Как правило, матерщинник (без этого на транспорте ни одно колесо не повернется). Прочих мужчин пока в авиации не встречал.
Чаще всего это простой, народный человек. Не Альберт Эйнштейн.
Летчик — это летчик.

Говорят: “Нелегок труд пилота”.
Я бы сказал так: “Труд летчика чрезвычайно тяжел”. Тем более российского летчика.
Ведь летать уметь надо.
Меня поразил рассказ одного капитана о том, что японцы якобы собираются нанимать пилотов в других странах, чтобы не изнашивать своих мужчин. И это на их-то технике.
“Леш, самолетом управлять трудно?” — спрашивает моя коммуналка, когда я прилетаю откуда-нибудь, вдохновенный и несколько утративший самоконтроль.
Мне представляется, что самолетом управлять очень трудно. Это требует глубоких знаний, постоянной тренировки и природной способности своевременно и верно реагировать. Тем более что взлет, заход и посадка на наших самолетах выполняются “врукопашную” (сказку про автопилот можно забыть).
Требуемый объем профессиональных знаний любого российского летчика превосходит все пределы отпущенного на то нормальному человеку памяти; абсурден.
Парень из летного училища приходит в жизнь, будучи статистически в четыре раза здоровее обычного парня. На пенсию он выйдет в четыре раза более нездоровым или, во всяком случае, изношенным.
Протезирование зубов, язва желудка; солнечная радиация, частые перепады давления и смена климата, бесконечные стрессы, малая влажность воздуха на борту, шумы и вибрации, неподвижность, переутомление мозга и зрения, глухота из-за вечного гомона в наушниках (очень тяжелых, жарких и неудобных). На сто парней хватит. Еще один закон всеобщего летного равенства.
Наконец — риск, степень которого весьма статистически высока. Тем более при нашем-то наземном обеспечении полетов ...
Не существует обязательных широко внедренных программ по конкретному (не словесному) обеспечению профилактики здоровья летного состава. Кроме санаториев, куда — в иные — гордый человек не поедет. Но это раз в году.
Зато ВЛЭК работает исправно.
Как показать в кино, чтобы зритель понял, что любой самолет в любых условиях безопасно посадить на землю трудно ?
“Положите шесть разноцветных картонных кружков на стол рядом друг с другом и минуты две просто быстро попереводите глаза с кружка на кружок, не отрываясь, вразбивку. И учтите, что кружки — это как бы пилотажные приборы, от показаний которых зависит ваше светлое завтра. Кстати, на передней панели Ил-86 таких приборов 45. Ну как ?”.
Доказано, что при заходе на посадку пилотирующий летчик может воспринять лишь 75 % информации, изложенной в основных нормативных летных документах. Плюс английский.
Думаю, что летчик проводит 75 % своего активного времени (т.е. минус еда и сон) в аэропорту или в самолете. Летчики очень заняты: помимо полетов — вечные разборы, учеба всю жизнь, тренажер, занятия, зачеты, экзамены, собрания, рапорты, “задушевные беседы” с начальством, сидение в резерве. Отношения армейские — не прийти нельзя. Летное начальство вообще не знает ни личного отдыха, ни режима, ни нормального сна, ни передышки. Я не знаю, когда эти люди едят.
Парень, поступающий в летное училище, должен сознавать жертвенность своего поступка. На этом всякие гарантии в его жизни существование прекращают.
А некоторые пацаны рыдают и даже грозят самоубийством, когда их туда не берут.
Прибавляется к сему огромная единоличная ответственность, террор начальства (последнее время принял несколько иные формы и чуть спал) и полная зависимость при этом от всего и всех. Вокруг — жесткий и конфликтный мир авиации, в котором летчик постоянно находится.
Окриков в кабине я пока не слышал. А вот реплики, исполненные гневного недовольства — сколько раз.
“Слушай, дорогой, ты в глиссаду-то войди!”. “Что ты делаешь-то?”. “Велика, велика вертикальная — следишь ли нет?”. “Хоть рапорт на тебя пиши ...”
Есть такой драматический летный документ — рапорт. Очень неприятная вещь во всех отношениях. Доклад начальству. Как и некоторые разборы, на которых иногда седой пятидесятилетний капитан, запинаясь, оправдывается, а друзья-летчики — и в хвост, и в гриву его: плохо летал !
Все держится на субординации, дисциплине (порой — армейского толка), на суровой бескомпромиссности, скупости слов, резкости.
“Так ведь убиться же можно?!”
Да запросто. В том-то и дело.

“... как будто самолетом не может управлять простой смертный!” — пишет А.Хейли в изумительной книге “Аэропорт”.
Тут вот я с ним не согласен.
Не может простой смертный.

В летном деле, как в музыке, есть способные и неспособные; один способен от природы, другой — от трудолюбия, третий — от знаний. Музыковедческому термину “композитор, находящийся в зрелом периоде творчества” соответствует выражение “сложившийся летчик”.
Несмотря на строжайшую регламентированность, труд летчика — это, бесспорно, творческий труд. У каждого — свой почерк, своя манера и т.д.
Летчики, как и все люди, несмотря на профессиональную похожесть — разные. Но — каждый должен быть при этом личностью, особенно капитан. Одно из главнейших необходимых свойств командира корабля — это то, что он непременно личность.
То есть существо основательное, прочное, незыблемое.

Как у всех экстремальных людей, у летчиков есть свои причуды и странности.
Один капитан после каждого доклада благодарит.
— Высота четыреста, вошли в глиссаду, — докладывает штурман.
— Прекрасно, спасибо !
Благодарный.
Другой, кроме служебных фраз, за весь полет слова не проронит. Сидит и смотрит прямо перед собой четыре часа. Понимай это, как хочешь ...
Один штурман имеет привычку петь в кабине. Катится самолет по рулежке, потряхиваясь на неровностях снега, между рядов фиолетовых огней, кладет перед собой свет фар. Время ноль часов по Гринвичу. В кабине хрипит вдохновенный штурман: “Темная ночь. Только ветер гудит в проводах” ...
Третий имеет привычку внезапно задавать странные вопросы ... Как на салазках катится машина вниз к приветливым огням аэродрома, дружно читается карта, общий азарт. Все в норме. Вдруг капитан громко спрашивает: “Ну и что мы теперь будем делать?” Пауза. Затем голос обескураженных присутствующих (синхронно): “А что случилось-то ?” ...
Один капитан в критические моменты может многозначительно произнести: “Тут она ему и сказала”...
Другой имеет привычку задавать вопросы, хотя и содержащие какую-то смысловую подоплеку, но абсолютно в данной ситуации неуместные. Ну, например, в связи с только что прочитанной в полете приключенческой повестью.
В кромешной облачности снижается самолет по глиссаде. Глаза пилотирующего стажера вцепились в крестик “директора”, пот рельефными струйками бежит по его лбу, предельно собран молодой человек. Штурман, как пономарь, беспрерывно нараспев наговаривает обе скорости, высоту и удаление. Инженер на “газах” — весь внимание. Нижняя граница облаков на пределе — 60 метров. Страда в кабине !
Вдруг пилот-инструктор спрашивает у пилотирующего:
— Вась, ты все-таки объясни мне, укусил дракон этого Билла или не укусил ?
Про это трудно писать. Все это нужно, конечно, снимать.
Авиация — самый молодой вид транспорта, а сколь насыщена ее история, сколь грандиозен ее рост, сколь стремительно ее развитие !
Потому что люди авиации есть непременно энтузиасты. Прочим туда лучше не ходить, не проникать.
Пусть говорят — “профессия опасная,
И лучше тем, кто ходит по земле”.
А я люблю смотреть,
Смотреть, как звезды гаснут
На самолетном стынущем крыле, -
пишет новосибирский бард-летчик в своей песне.
Все дело в этом слове “люблю”.
Как здорово наблюдать на всевозможных авиационных праздниках за тысячами людей, которые — и стар, и млад — в восторге задирают голову к небу !
Про летчиков гражданского флота написано поразительно мало хорошей художественной прозы и приключенческой литературы.
В каждом рейсе летчика встречает потенциальный риск, порой, хотя и не так уж часто, — беда. Не бывает легких полетов, бывают относительно легкие.
И в каждом рейсе летчик погружается в тот необыкновенный мир, который ощутим лишь в полете, либо связан с полетом.
Летчика встречают ветры, цвета и запахи далеких краев. Он идет по аэродрому, расположенному в другом полушарии, и жаркий порыв забрасывает ему галстук на затылок, треплет седоватые кудри.
Летчика встречают города, каждый со своей давно известной в летной среде особенностью. В одном городе — хорошие здания и памятники, в другом — женщины, в третьем — пиво.
Летчика встречают экзотические базары мира, и он без конца что-то откуда-то привозит. Это может быть неописуемый базар Востока или Кавказа, может быть — два неподвижных прокуренных чукчи с рыбой выше их роста, а может быть — парное молоко в трехлитровой банке, которую протягивает черной рукой старуха юному второму пилоту Ан-2.
Экзотично слопать за новогодним семейным столом в Москве дыньку, 31 же декабря купленную в Самарканде.
Летчика встречают рассветы, какие не увидишь больше нигде и никак — солнце словно выпрыгивает из-за горизонта. Небо перед самым восходом бывает оттенков, неподвластных, наверное, кисти и великого живописца. Иногда встретишь два рассвета за рейс, например, когда идешь с посадкой в Норильске в Певек.
“Эти люди каждый день видят в окнах кабины тысячи живых полотен Моне, Куинджи и Рериха, платя за вход в свою картинную галерею искусственными зубами и язвой желудка”, — упоминает о летчиках ... один автор в своей поэме “Дольки динозавра”.
Летчика встречает земля, лежащая внизу. Когда самолет на снижении выходит из облачности для захода на еще неведомый экипажу аэродром, летчики начинают как дети рассматривать и обсуждать новую, мимолетно встреченную ими землю. Они побудут на ней не более двух часов, если только им не положен отдых или не будет задержки.
Мы не успели съездить в город — ну и что ?
С утра пора уже в обратную дорогу.
Мы не увидели, наверно, очень много,
Зато мы тоже погуляли без пальто, —
поет бард-летчик в своей песне, в которой рассказывается о том, как они поздней осенью прилетели из Сургута в Душанбе.
Летчик постоянно живет в мире красоты, пусть несколько отчаянной и очень особенной ...

В принципе полет над землей — это, как бы сказать, явление на грани согласия с Божьими заповедями. Может быть, в чем-то это даже против Бога ... Не потому ли жертвенна жизнь людей летающих ? Но ведь полет недолог, это ведь не морское путешествие. Человек оказывается ТАМ ненадолго, быстро возвращаясь к желанной тверди, к земным понятиям ...

Жизнь летчика очень сложна — она полуреальна-полунормальна — и очень романтична.

Еще о летчиках.
Не сотвори, говорят, себе кумира ...
Летчики высокомерны. Именно в связи с этим, кстати, и произносит процитированную выше фразу А.Хейли.
Все-таки профессиональное высокомерие — это... Ну зачем это нужно ?
Летчики неблагодарны. Примеров, связанных с собой и другими людьми, поднакопилось ...
Летчики, как показали последние разрушительные явления в гражданской авиации, оказались неспособными в полной мере к самоорганизации, к независимости. Наверное, дело здесь в их вынужденной разобщенности, не позволяющей действовать согласованно, коллективно. Кроме того, у летчика не остается времени и сил на то, чтобы глубоко вникнуть во всякого рода юриспруденцию и бухгалтерию, а также разобраться в темной деятельности многочисленных лиц, стремящихся к власти и наживе.
Летчик ведет, как мне показалось, достаточно обособленную жизнь. Ему нужен отдых, уединение. Я заметил, что летчики очень семейственны, дом свой, кров весьма уважают.
Очень внимательны к атрибутам быта — вещам, одежде, комфорту, машине, огороду, видеоаппаратуре. Это — ценности, предмет разговоров в летной среде. Тем более что практически все советские летчики прошли через бытовую неустроенность.
Кстати, для многих летчиков их работа в нынешние времена — возможность заниматься весьма выгодным бизнесом (что-то возить для продажи). У некоторых этот бизнес носит криминальный характер (а как у нас еще быть?). Не замечал, чтобы таких в летной среде уважали, особенно ветераны. Большинство летчиков занимается коммерцией, по-моему, с полупрезрением. Так или иначе это деятельность вынужденная.
Летчики чрезвычайно внимательны при восприятии любой печатной или разговорной речи. Профессиональное свойство — буква инструкций и радиообмен к этому приучают. Праздно с ними не поболтаешь вот так запросто.
Но ничего и никогда не дослушают до конца, нетерпеливы, любят краткую, емкую, точную речь.
Порой слишком уж прямодушны, резки...
Ревнивы к своему кругу и никогда никого постороннего в него не пустят. Ко всем “не-летчикам” относятся несколько свысока. Все подвергают сомнению — слово, действие, убеждение, намерение, занятие тех, кто не входит в их среду. Профессия, конспективное знание мира, жизненный опыт научили все подвергать сомнению ...
Летчик — конечная инстанция авиации, он зависим от всех и отвечает за все. Проклятая несправедливость этой профессии. Особенно у нас, в России.
Летчики сдержанны (мужики!). Бурных экзальтированных эмоций, восторгов, пылких восклицаний никогда там не встречал.
Но летная среда и конфликтна. Непримиримые они.
Это люди своего круга, своего мира, который был и будет очень замкнутым, закрытым, напряженным и даже беспощадным до тех пор, пока самолетом управляет человек.
И, конечно, это сугубо мужской мир со всеми вытекающими из того обстоятельствами.

Надо показать в фильме, каким экипаж выходит с тренажера, если летали всерьез, а не баловались ...
Так в чем романтика ?

Особенностью работы летчика представляется мне то, что он знает очень много по объему, но толком — ничего.
Он не метеоролог, не географ, не слесарь, не техник, не радиоинженер, не лингвист, не конструктор, не психолог, не физкультурник, не математик, не физик, не аэродинамик, не теоретик, — хотя каждый летчик обязан знать и уметь очень много в каждой перечисленной области знания.
Летчик отлично умеет за секунды рассчитать скорости, вес, центровку, курс, свободно ориентируется по карте и приборам, хорошо знает самолет, аэродромы, радиообмен на двух языках, может подолгу не спать, выносить колоссальные нагрузки, стрессы и не терять работоспособность, назубок знает летные документы, обладает отличной реакцией и решительным профессиональным нравом, соображает в ветрах и погоде и мн. другое. Но, скажите мне, зачем все это летчику на земле ? Кем он сможет быть, если перестанет летать?
Как всякая экстремальная профессия, профессия летчика очень специфична.
Накопив за свою богатую впечатлениями летную жизнь колоссальный профессиональный опыт, летчик практически не в состоянии приложить его на земле, уйдя на пенсию.
Уход на пенсию российского летчика — я об этом говорить не могу.
Выжало проклятое государство из лучшего человека лучшие соки и выбросило его, как корки апельсина ...
Нет, про это не будем, хотя это, дай Бог, обязательно покажем в кино.
Покажем многое: будут и вздохи, и слезы. Могилы на Внуковском кладбище...

В летной среде весьма уважительно относятся к женщинам, если только они не вульгарны и не хамят (увы, таковых в авиации иногда встретишь). Женщинам летчики улыбаются, с ними с приветливой грубоватостью шутят, стюардесс не обижают. Откровенно циничного отношения к женщине я у летчиков не встречал. Посмел бы обобщить, что это свойство летной среды (во всяком случае, в среде почтенных летчиков).
Так как женщины традиционно относятся к области прекрасного, то, следовательно, это что-то такое, что летчику понятно, близко.
Вообще не мыслю дрянного, жалкого человека летчиком, командиром уж точно. Абсолютно.

... Женщины тоже бывают добры к этаким экстравагантным мужчинам, хотя порой, пользуясь их простодушием, до обидного равнодушны, непочтительны, говорят, что хотят, порой грубы (пропитались девушки авиацией !). Но — это дамы “своей касты”; им можно.
На борту стюардесса не может быть непочтительна к летчику. Еще бы, государи мои: кто ж будет непочтителен к человеку, от которого в данный момент всесторонне зависит твоя жизнь ?

 Отправлено: 19.06.09 16:04. Заголовок: 2 часть.

Летчик живет как бы в двух измерениях: на небе и на земле.
Он может быть прост и даже глуповат в наземном быту и гениален на работе.
Войдя в кабину, летчик переключается на режим второго измерения своей жизни. Трудно сказать, где кончается реальная и начинается нереальная у него жизнь ...
Момент, когда экипаж перестает балагурить в кабине, все надевают гарнитуру и начинается читка самой первой карты — перед запуском двигателей, и голоса начинают звучать уже через переговорное устройство и делаются от того мужественнее, что ли, — великий, потрясающий момент, когда-либо встреченный мною в жизни.
Момент перерождения.
Началось !
Второе измерение жизни, вторая жизнь одного человека.
“Магнитофон?”. “Включен”. “Штанга, заглушки, ключи?”. “Получены, на борту”. “Двери-люки?”. “Закрыты, табло не горят ...”.

Тяжкая, крутая работа. Мотаться по белу свету...
Сочувствую неженатым летчикам ...
Так в чем романтика ? Есть ли она ?
Не знаю. Не могу судить об этом за летчиков. Непростой вопрос.
А вот в чем нашел романтику там лично я, пожалуй, кое-как попытался бы сформулировать. Точнее, не сформулировать, а просто проиллюстрировать. Но не гарантирую убедительности ..

 Отправлено: 19.06.09 16:05. Заголовок: Эпилог... =========..

Эпилог...
==================================================================
Ночь, аэропорт. Дождь, из-за которого кругом все слезится — огни, силуэты самолетов, марево света мощных ламп на мачтах. Свист турбин.
Иду туда, где “контора летчиков”, как называл я это место в детстве.
Покурить возле штурманской второпях. “Какая машина?”. “622-я, 10-я стоянка”. “Ясно”.
Выйти на улицу, под навес, дождаться экипажа, поглядеть на поле. Дождь, дождь ...
“Пошли !”
Шаг вниз по ступенькам туда.
Зонт раскрыть надо, под зонтиком идти ...
По дороге ругать правительство, говорить о чем угодно, только не о предстоящем полете. Идти и разглядывать стоящие борта, наслаждаясь вольготным приближением к ним.
Облака над мачтами движутся энергично, лохматые, седые, словно одержимые старцы по небу идут.
Обойти огромную лужу у трапа и на одной ножке допрыгать до его первой ступеньки.
Стоит самолет, пронзительно свистит, мокрый, капает с него, сияют окна; ярко на хвосте подсвечено: RА-85622. Недовольные и возбужденные люди под плоскостями, тоже мокрые. Инженер под зонтиком с фонарем ходит.
В салоне уютный воздух шипит. Стюардессы пока в креслах сидят, болтают. Женщины никогда не наговорятся ...
В кабине, как всегда, служебного народу полно — не протиснешься.
Можно пока покурить в переднем отсеке.
Приходит командир. Глянет поверх затылков на свое кресло, громко спросит: “Так, ну а меня-то пустят сюда?”. Пустят.
Бегут капли по стеклам кабины ...
Радио уже заговорило: “ ... международная, информация Танго ... ветер у земли два-шесть-ноль градусов, пять ... на высоте сто ... на высоте круга ... давление семь-три-ноль, семь-три-ноль-семь-три-ноль”...
Суета в кабине. Но штурман уже КЛН-ку настраивает.
“Чего-нибудь почитать мне взял?”. “Вов, эту ... “Бегство из пасти Вельзевула”... приключенческий !”. “Нормально ... Так сколько керосину заправили все-таки, Васильич ?”. “Двадцать пять тонн”. “Ну и правильно”.
Бригадир заходит: “Как будем кушать?”. “Хозяюшка, на ваше усмотрение, только вот фруктовой и минералки сразу принеси, и стаканчиков побольше”. “Я в курсе. Все поняла. Сто один пассажир, 2 тонны”. “Десять тысяч сто, три часа”. “Все поняла”.
Кабина освещена желтым воспаленным светом лампочки, все в ней мигает, звонит, гудит. Штурман кладет в пакет за кресло капитана карту, линейку. Глухое авиационное щелканье тумблеров, переключателей, замков. Вот и на моих ушах гарнитура, пластмассовый микрофон у рта. Поэты, завидуйте !
Опять, в который уж раз, не поверить, что все это происходит со мной ...

... Восемь часов спустя — аэропорт, ставший близким существом с детства, дождь, серое утро. Пива банку взять ?
“А там тепло было, теплее, чем в Москве”.
“Икарус” ныряет под мост кольцевой. Качка и дремота в метро. “Бог, знает где сегодня ночью был...”
Вот и дома. Днем дочка разбудит.
— Пап, ты сегодня летал ?
— Ага.
— Ну и как ?
— Нормально. Там в сумке достань ... Я тебе горчицу твою любимую привез, маленький джем и яблоки вам с мамой ...

1995, аэропорт Внуково

 Отправлено: 19.06.09 16:10. Заголовок: Где-то я это уже чит..

Где-то я это уже читала)

 Отправлено: 19.06.09 17:45. Заголовок: stuardessa пишет: Г..

stuardessa пишет:

цитата:

Где-то я это уже читала)

Если вы бываете на форумах разных компаний,то не мудрено.
Я вешала эти размышления и у себя на форуме и для "Сибири" и для "Атланта" и для пилотов АФЛ.

 Отправлено: 19.06.09 18:12. Заголовок: дпога Спасибо,интере..

дпога Спасибо,интересно!!!!Ждем продолжения!!!!!!!!

 Отправлено: 25.09.11 20:28. Заголовок: Видеоклип Майи Сокол..

Видеоклип Майи Соколовой
(Санкт-Петербург)
с любимой песней Авторов http://pyk-bo.narod.ru/
Самолёту Ту-154
посвящается...

 Отправлено: 26.09.11 11:00. Заголовок: http://www.youtube.c..